Коплан Борис Иванович
(06.08(24.07).1898, Петербург — 1942)
Начальное образование получил в городском училище, среднее — в гимназии им. Петра I, которую окончил с золотой медалью. В 1917 поступил на историко-филологический факультет Петроградского университета, который окончил в 1921 и был оставлен при кафедре русского языка и литературы. Служил библиотекарем в Книжной палате (1918—1919), преподавал историю русской литературы в трудовой школе им. В. Г. Белинского (1920—1924). С 1919 по 1929 работал в ПД в качестве ученого хранителя и ученого секретаря. Во время академической «чистки» был уволен, затем арестован и с 1931 по 1933 был в административной высылке в Ульяновске и Мелекессе.
В Ульяновске работал в 1932 статистиком на заводе, в Мелекессе служил техническим секретарем Президиума райисполкома, затем библиотекарем и секретарем учебной части педагогического рабфака. В ноябре 1933 вернулся в Ленинград. Долгое время работал по изд. договорам в «Б-ке поэта», Детиздате, редактором академического издания сочинений А. С. Пушкина и др. В 1938 начал работать выборщиком по Древнерусскому словарю в ИЯМ им. Mappa, в 1939 — штатный редактор, в 1940 — главный редактор Древнерусского словаря. В июле—августе 1941 был на оборонных работах, из штата института отчислен 9 января 1942 (причина отчисления не указана). Автор работ о Г. Р. Державине, Ф. М. Достоевском, И. А. Крылове, М. В. Ломоносове, Н. А. Некрасове, А. С. Пушкине, А. Н. Радищеве, И. И. Хемницере, M. M. Хераскове и др.
Мелекесские ноктюрны
I
Ночь сошла. Но не хочется лечь.
Побеседовать, что ли, с собой,
Или сон моих милых стеречь?
Тишина. Лишь сверчок за трубой
(Русской печи певец-соловей)
Развлекается речью своей.
Вдохновенно пирует луна
На космическом празднике звезд.
Опьяненной душе не до сна:
Чует творчества сказочный рост,
Приближение чует поэм.
Я стою, очарован и нем.
Vita nova… Скажи, Мелекесс,
Ты случайно ли встал на пути,
Или волей благою небес
Суждено, наконец, мне найти
В дни изгнанья спокойный очаг,
Словно в бурю желанный маяк.
Далеко суета городов
С «человеческою клеветой».
Снова верить я жизни готов,
Упиваться ее красотой;
Больше плесени нет на душе.
Хорошо мне в моем шалаше.
Пусть шалаш, пусть изба – всё равно:
Бог с тобою, богатство столиц!
Солнце ласковей смотрит в окно,
Веселей щебетание птиц
Здесь – в деревне, где счастье – со мной,
Где живу неразлучно с женой.
Чуждый зависти, чуждый измен,
Я дышу полной грудью теперь.
Я забыл ужас каменных стен,
Мне не снится чугунная дверь…
Здесь, где светлый течет Черемшан,
Отдохнет от тревоги душа…
А потом – снова, жизнь моя, в путь,
За миражною славой труда!
Снова к людям, в столичную муть
(Неизбежная то череда).
Но – мужайся! Достанет мне сил,
Что в изгнании я накопил.
17 ноября 1932
II
Вечер входит в избу стариком.
Здравствуй, дед! мы тебя ожидаем.
Сядь, погрейся за нашим чайком!
Побеседуем иль помечтаем.
А не то – почитаем Завет –
Пятикнижие или Пророков;
Иль послушай скрипичный концерт,
Или «Снежную маску» Блока.
Сказку нам расскажи перед сном,
Поделись своим опытом старым.
Тридцать минуло лет: о былом
Нам пора начинать мемуары.
Ладно, дед, ты, как видно, устал, –
Сладко дремлешь под мирное чтенье,
И во сне что-то шепчут уста
И с улыбкой встречают виденья.
(Сны)
…Тени милые реют вдали,
Словно прячутся за облаками.
В беспредельность идут корабли,
Неземными водимы руками…
Вдруг зеленые вспыхнут глаза
Зверя страшного. Огненным шаром
Пронесется, грохоча, гроза,
И земля вся займется пожаром.
Но нежданно сады расцветут,
Соловьи запоют о любимой,
И душа улетит в высоту
За Легендою, вечно творимой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечер в ночь превращенье свершил.
В окна блещут снегов аметисты;
Звезды каплют с небесных вершин,
Лунный свет – на иконе Пречистой.
11 декабря 1932
Зимний фрагмент
Палитра неба – в красках Апеллеса.
Экстаз зари, художник, нарисуй!
Горит заря на стогнах Мелекесса,
И над рекой, и в поле, и в лесу.
И сердце зажжено – надеждою какою?
Не той ли, что Пандора спрятала в ларце?
Не знаю! Только бьется, слышу, под рукою:
Я жить еще хочу, не мысля о конце…
29 января 1933
Весеннее раздумье по случаю десятилетия моей свадьбы с Софьюшкой
Май встал у пульта. Начался концерт:
Симфония весны. С участием кукушек,
Солиста-Соловья и хора из лягушек.
Ты слышишь? – лейтмотив – декада наших лет.
Не кукуй, кукушка сера! –
Не на ту березку села;
Пой, соловушка, весну! –
Под березкою усну…
Декада лет! Суровых, как зима,
Но и прекрасных, как весны рожденье.
Печаль утрат, и в сыне наслажденье,
И тишина, и кутерьма:
Так жизнь велит. Иного нет веленья.
Декада лет! Она равна полжизни.
А много ль сделано для вечности? – скажи:
Ты не клялся ль стать гордостью отчизны,
Добиться славы иль не жить?..
Могу ль ответить – да – без укоризны?..
Соловьиная песня – весне.
Для тебя – соловьиный экстаз.
Навсегда ты поверила мне:
Нераздельность – спасенье для нас.
Вечно что? – соловьиная песнь.
Гордость в чем? – в нашей чуткости, друг.
Счастье где? – счастье в этом и есть,
Что в жене нахожу и сестру –
Мою гордость, и славу, и честь!
28/15 мая 1933 Мелекесс
Вечерние тени легли
Вечерние тени легли
На избы, на купы деревьев.
Коровы и овцы пришли,
Зажглись огоньки на деревне.
Запахло парным молоком.
Поужинать время, хозяйка!
Хозяин дымит табачком,
Сын тренькает на балалайке.
Придет покалякать сосед
(Шабёр – говорят в районе),
Расскажет про новости все,
Сыграет потом на гармони.
И скоро деревня уснет,
Закроются ставнями окна.
Далеко зарница блеснет,
И месяц взнесется высоко.
Лишь светятся окна мои:
Не сплю я, пишу и читаю.
Раздумий вечерних рои
Вслед милым моим отлетают…
5 сентября 1933 Мелекесс
К автопортрету
Портрет правдив – мне зеркало не лжет.
Я постарел, осунулся немного,
Морщины говорят, что сердце что-то жжет,
Что позади – тяжелая дорога.
Глаза горят. В них суеверный страх,
В них скорбь любви – сопутница разлуки.
Уста немотствуют в невыразимой муке,
И седина блестит в усах.
Каков ни есть, – а твой, мой незабвенный друг.
Ты веришь, ждешь (упреков мне – ни слова),
Что я вернусь к тебе ещё до зимних вьюг.
Вернусь! И молодость моя вернется снова.
15 сентября 1933 Мелекесс
Осенние пентаметры
Падают жёлуди с дуба, – то значит: окончилось лето.
Роща сменила убор, и обмелела река.
Рано домой с оскудевших полей возвращается стадо.
Ночи темней и длинней; легкий мороз по утрам.
Было бы невыносимо тоскливо мне в ссылке далекой,
Если б не книги мои, не скрипка и не акварель,
Если бы Муза ко мне не являлась вечернею гостьей,
Если б единственный друг там не мечтал обо мне.
24–25 сентября 1933 Черемшан
Осенние скрипки
Загадка жизни стала проще,
Я понял смысл душевной муки,
Когда я в мелекесской роще
Осенних скрипок слушал звуки.
Рыдали скрипки, но рыданья
Моей души не возмущали:
Я слышал в них песнь увяданья,
Созвучную моей печали,
Печали светлой, чуждой тлена.
Грустит ли дуб с листвой в разлуке, –
Он знает лета перемену.
Он знает, что зиме на смену
Весенних арф польются звуки.
12 октября 1933 Черемшан
Из моей одиссеи
Шел я вечерней порою из храма домой мимо рынка.
Было темно и безлюдно. Вдруг – свет: грузовик мне навстречу.
Мчался на станцию он из совхоза, как видно по грузу:
Свежих капустных вилков гора на нем возвышалась.
Только успел отскочить я, как прямо к ногам моим бухнул
С самой вершины горы один вилок преогромный.
Скрылся вдали грузовик, а я, ничтоже сумняся,
Поднял с неба свалившийся мне чудесный подарок.
Зевс помогает исполнить мне просьбу моей Пенелопе:
Скрасить мой стол сиротливый хоть раз пирожками с капустой.
15 октября 1933 Мелекесс